Андрей Ливадный - Шаг к звездам [= Вспышка]
Двигатель «десятки» работал совсем рядом, громко дребезжа на холостых оборотах. К привычным запахам лесной свежести явственно примешивался угарный газ выхлопа.
Извалов присел на корточки, чтобы кусты скрывали его перемещение, и медленно, крадучись пошел на звук.
Кто бы там ни был в этой машине, они ответят за свою необоснованную наглость. Антон слишком долго, болезненно и трудно искал путь к собственному душевному равновесию, выстраивая систему моральных ценностей, которая позволила ему ощутить себя полноценным человеком, не стыдиться собственных поступков, жить замкнуто, но честно, не кривя душой, не причиняя зла людям, но и в ответ он подсознательно ждал того же, а вот выходило совсем не так…
Было у него далекое, злое прошлое, о котором, как думалось, уже можно забыть. Он прошел через бессмысленную кровавую бойню, испытал всю глубину отчаяния, оставшись калекой, в полной мере вкусил мерзость равнодушия и безысходную горечь нищеты, наверное, поэтому он не брался мысленно судить Серегу за избранный им путь, а после его исчезновения жил, будто за двоих, стараясь своими поступками загладить и его вольные либо невольные грехи.
И вот все перевернулось, в одночасье возвратив ему глубоко упрятанные чувства, словно большая часть жизни была моментально перечеркнута…
…Со стороны его дома раздался резкий звон разлетевшегося вдребезги стекла.
* * *Водитель «десятки» сидел, повернувшись в сторону дома Извалова. С расстояния в несколько метров Антон через опущенное ветровое стекло видел лишь его затылок и руки, сжимавшие руль.
Заднее сиденье машины пустовало.
«Приехали вдвоем или еще кто-то успел покинуть машину, пока я прятался?..»
Антон не смог ответить на заданный самому себе мысленный вопрос, но тянуть дальше не было сил.
Резко выпрямившись, он метнулся вперед, с силой ткнув холодную сталь «стечкина» чуть ниже затылка ничего не подозревавшего водителя.
Тот издал сдавленный звук, но не дернулся, мгновенно осознав, что неосторожное движение может стоить ему жизни. Такая понятливость значила очень много — Антон не ошибся в своих дурных предчувствиях: люди, нарушившие уклад его жизни, четко знали немой, жестокий язык войны…
— Быстро отвечай, что вам здесь нужно? — сипло выдохнул Антон, — Попробуешь выкручиваться — застрелю. Ну?
Водитель медленно повернул голову, пытаясь хотя бы боковым зрением увидеть человека, который бесшумно возник за его спиной, будто призрак…
— Шайтан… — сорвалось с его губ…
— Отвечай.
— Я ничего не знаю… — сиплым шепотом произнес водитель. — Асламбек. Он в доме. Он знает.
Извалов внезапно испытал скверную раздвоенность. С одной стороны, очнувшиеся инстинкты, подстегнутые сорвавшимся с губ незнакомца ругательством, буквально толкали его палец, нервно ощущающий своей подушечкой упругость спускового крючка, но ни один инстинктивный позыв уже не мог выбросить из рассудка последнее десятилетие жизни, и выстрел в затылок требовал более весомых аргументов, чем наглое вторжение в его дом.
Это было ошибкой. Роковой ошибкой нивелированной психики, потому что на этот раз был прав не разум, а инстинкты. Он измерял события в своей системе ценностей, а вторгшиеся к нему люди не относились к разряду гуманистов, они были убийцами, не более.
Антон замешкался лишь на мгновение, но это промедление стоило ему очень дорого.
Нажми он на курок, и все, возможно, пошло бы иначе, а так, пока он мучительно решал внезапно возникшую дилемму, неслышно подкравшийся сзади человек резко взмахнул прикладом помпы, ударив Извалова чуть ниже затылка.
Сознание взорвалось мириадами радужных искр и погасло, потонув в черноте беспамятства.
Глава 9
Афганистан. Январь 2010 год
Видно, его накачали каким-то сильнодействующим препаратом, потому что Извалов абсолютно не помнил, куда и на чем его везли, сколько минуло часов… или дней?.. с того момента, как тяжелый удар приклада оглушил его, погасив сознание.
Словно черный провальный сон без сновидений, который был прерван ощущением холода и монотонным звуком струящейся поблизости воды.
Он приоткрыл глаза и тут же зажмурился. Неяркий свет показался ему резким, нестерпимым, до обоняния дошел прогорклый запах дыма, застоявшийся в плохо вентилируемом воздухе, затем он услышал звук шагов по гравию, какой-то металлический лязг, короткий и приглушенный, потом наступила относительная тишина, в которой к монотонному фону струящейся воды добавилось сиплое дыхание простуженною человека.
Сознание Извалова уже прояснилось настолько, что его разум начал собирать эти мелкие проявления внешнего мира, пытаясь осознать, куда его привезли.
«Явно большое, но замкнутое помещение…» — подумалось ему. Скрип шагов сопровождался характерным отзвуком, порождающим слабое эхо, да и запах дыма в сочетании с могильным холодом подтверждал: он находится в каком-то скрытом под землей убежище…
Легче от этого, конечно, не стало, но…
— Не прикидывайся дохлым, шурави. — Голос прозвучал над самым ухом, фраза резанула слух характерным акцентом, а завершающее ее слово сказало Антону в тысячу раз больше, чем все мелкие проявления реальности, вместе взятые.
«Шурави?!»
Так называли русских солдат в Афганистане, но с момента окончания той войны минуло без малого четверть века… Извалову было знакомо прозвучавшее слово из рассказов парней, воевавших в Афгане. Он тогда был десятилетним пацаном и частенько коротал часы своего безрадостного детства, сидя на подоконнике в просторной кухне общежития…
Кажется, это происходило в середине или в конце восьмидесятых годов прошлого века. Он уже не помнил ни лиц, ни голосов тех, кто попивал водку, устроившись за колченогим столом, в памяти остались лишь обрывки их полупьяных, непонятных мальчишке воспоминаний, где война не выглядела войной, а два слова «дух» и «шурави» звучали столь же часто, как и матерные связки между отдельными фразами…
«Афганистан?!»
Извалов медленно открыл глаза.
Над ним сумрачным неровным куполом нависал угрюмый, давящий свод пещеры, а рядом, присев на корточки, нетерпеливо сопел сухопарый, жилистый моджахед, облаченный в новенький пустынный камуфляж.
— Вот так лучше, — сипло произнес он, заметив, что Извалов открыл глаза.
Антон не ответил, пристально глядя на сидевшего рядом боевика, впитывая разумом его зрительный образ одновременно с болезненными ощущениями одеревеневшего тела. Мгновенное замешательство уже прошло, а страха он не испытывал. Годы общения с компьютерами приучили рассудок Извалова мыслить категориями мгновенных оценок той или иной ситуации, он давно стал логиком и в отличие от большинства людей страдал полной утратой иллюзорности своего сознания.
Смятение, глупая надежда на «дурной сон», попытки уцепиться рассудком за какую-либо призрачную надежду — все это осталось в далеком прошлом. Антон верил тому, что видели глаза, не пытаясь отторгнуть действительность.
Он лежал на холодном каменном полу сумеречной пещеры, в тысячах километров от собственного дома, а подле него сидел один из тех безликих, но опасных людей, кого в разных регионах планеты называли по-разному. К смуглому сухопарому боевику, страдающему хронической простудой, с одинаковой точностью подходили любые определения, связанные с термином «терроризм». Угадать его национальную принадлежность Антон не мог, две отрывистые короткие фразы несли минимум информации, которую он уже выжал из них, а вот глаза…
Холодные, не тупые, со звериным взглядом, какой запомнился Антону еще с Чечни, — нет, его глаза отражали спокойствие, уверенность в себе и еще — брезгливую терпеливость.
«Значит, я им нужен. Вряд ли они взяли меня в качестве заложника для получения выкупа». — Отрывистые мысли проносились в голове Извалова, даже сейчас выстраиваясь в цепь причин и следствий. — «Сейчас не восьмидесятые и даже не девяностые годы двадцатого века», — быстро соображал Антон, — «боевики уже не хватают, кого ни попадя, их возможности ограничены, и они шли на огромный риск, похитив человека фактически в центральной части России и тайно переправив его за тысячи километров от дома».
Вывод был прост. Он им нужен, но не ради денег.
В таком случае зачем?
— Плохо смотришь, — произнес незнакомец. Все-таки его знание русского языка оставляло желать лучшего. — Ты мой пленник, slave, понимаешь?
Чуждое слово, в переводе означающее «раб», прозвучало так, словно изъясняться на английском этому человеку было легче и привычнее, раз он машинально вставил подобную связку, компенсируя скудный словарный запас русского языка.
